Берега Крыма

Пасынок России

Если о человеке перестают помнить, он исчезает, и, даже еще существуя, перестает быть. Память рождается знанием и чтобы многое помнить, нам нужно очень многое знать. Нам нужно знать все. Полувековой юбилей Всероссийского общества охраны природы совпал со столетием инициатора организации этого общества — Франца Францевича Шиллингера. Во время празднований, его дочери, Адели Францевне, торжественно вручен памятный знак ВООП. Как запоздавший символ признания заслуг ее отца. Долгое время имя Франца Шиллингера было забыто.

Этот высокий плечистый человек с роскошной шевелюрой и мужественными чертами лица, словно сошедший со старинной гравюры времен крестьянских войн в Германии, страдал от жажды. Жажды работы. В нем кипела неуемная работоспособность, молодая порывистость и страсть. Даже в редкие минуты отдыха он не сидел без дела. К концу своей жизни он разучился отдыхать. Состояние отдыха стало для него противоестественным.

Еще слыл фантазером. Различные проекты и предложения сыпались сплошным потоком. Он намечал создать в Москве уникальное научно-просветительское учреждение — Центральный сад природоведения, народоведения, культуры и отдыха.

Сад на огромной площади, где посетители могли бы увидеть все геологические эпохи Земли, ландшафты и постройки различных стран, давно вымерших и современных животных. Идея не была осуществлена. Он предлагал превратить Крым во всесоюзную здравницу, строго сохраняя великолепную природу полуострова, подтвердив свой проект расчетами и пространными объяснениями. Идея осуществилась наполовину.

Его звали непоседой. Два месяца подряд в городе становились невмоготу. Когда друзья давно не встречали Франца, они знали — опять подался в Среднюю Азию. Или в Сибирь. Или в Саяны. Благодаря его трудам открывались новые заповедники: Печоро-Илычский, Алтайский, Наурзумский, Кызыл-Агачский, Алма-Атинский, Боровое, Кондо-Сосьвинский. Выходили книги — “Европейский олень, лань и косуля в охотничьем хозяйстве”, “Арало-Тургайский пролив — величайший пролетный путь водоплавающей и болотной дичи”. “Видный деятель по охране природных богатств и памятников природы Ф.Ф. Шиллингер обратился в Госплан РСФСР с докладной запиской, в которой сигнализирует об опасности, угрожающей Барабинской степи в Западной Сибири.

... Докладной запиской тов. Шиллингера заинтересовался ряд руководящих работников. В частности, тов. Енукидзе, ознакомившись с запиской, высказался за необходимость ускорить разработку и осуществление нужных мероприятий, с привлечением к этому делу краевых организаций Западной Сибири, под руководством Госплана и Наркомзема РСФСР” (“Известия”, 25 окт. 1932 г.)

Отчитавшись об очередной поездке, выверив гранки будущей статьи, Шиллингер вновь отдавался организации будущей экспедиции. Переворачивалась груженая лодка, и он тонул в бурных реках Туруханского края, не выдерживала крепкая бичева, и вместе с сыном Феликсом они повисали над пропастью в молчаливых Саянах. Вспоминал об этом Франц Францевич легко, смеясь над собственным невезением.

Он был фанатом. Это главное. С этого и надо было начать. Фанатом защиты природы. Многие его друзья и сослуживцы охраняли природу тоже. Но у одних на первом месте стояла наука, у других, возможно, личное благополучие. Франц Шиллингер, уподобляясь прутковскому “узкому специалисту”, слышать ничего не хотел, кроме природы. Это было делом всей его жизни и хобби одновременно.

Как-то, проектируя в Казахстане новый заповедник, Шиллингер исчерпал весь возможный лимит командировок. “Возвращайтесь, иначе останетесь без суточных”, — предупредили из Москвы. Один древний мудрец заметил, что не делать никаких уступок жизни есть признак безрассудства. Не знаю, как бы Шиллингер отнесся к этой сентенции. Скорее не согласился. Точно не согласился. Не в его манере было делать уступки.

Разве мог он выбросить коту под хвост долгие месяцы каторжного труда, отказаться от мечты, которая еще немного, и стала б явью?

Получив депешу, Шиллингер три дня метался, как раненый зверь, бил посуду, нещадно матерился, разбрасывал оборудование, а затем приказал окатить себя пятью ведрами колодезной воды и принял решение.

В Москву полетели телеграммы. В комитет — “Остаюсь на свои средства”. Жене — “Срочно продавай нашу мебель и высылай деньги”. Затем выменял на продукты свои часы, фотоаппарат, бинокль, — все что имел ценное. И продолжил экспедицию.

Франц Францевич знал множество песен. Когда дела шли гладко, он возвращался с работы пешком. По пыльным улицам громыхали трамваи, гонялись друг за дружкой мальчишки. Зазывали торговки. Он, казалось, не замечал окружающих.

По Москве шел тучный, рыжеусый человек. Смешно размахивая длинными руками, что-то напевал про себя. И шагал широко, свободно, с чувством выполненного долга. Друзья знали — Франц возвращается домой через весь город и поет — верная примета, что создан новый заповедник или что-нибудь в этом роде.

Над такими часто подшучивают. Принимают за чудаков. Но без них не обойтись. Они нужны, он необходимы как угли в костре: одним не дадут коптеть, другим — опалят бока.

Каждый новый успех еще больше разжигал воображение. Добившись одного, он хватался за второе, в уме уже обдумывая третье. Пока такое несбыточное.

В начале тридцатых годов при Всероссийском обществе охраны природы Франц Шиллингер создал специальную комиссию по Крыму, разрабатывал проект расширения Крымского заповедника. Беспорядков тогда на полуострове было предостаточно, наверное побольше, чем сейчас, и Франц Францевич, чтобы привлечь внимание общественности и правительства, снимает фильм “По Большому каньону Крыма”. Ролик о сказочной земле сделался популярным, его крутили во многих кинотеатрах страны. На 5 тысяч гонорара продолжает исследования и в итоге выпускает книгу “Крымский полуостров, его роль и значение в СССР”, серию статей. На Крым обратили внимание. Кстати, тридцать лет спустя по сходной методике действовал другой немец, такой же ярый защитник природы. Снимал на кинопленку африканскую саванну и джунгли, демонстрировал в Европе, а на вырученные деньги создавал национальные парки и издавал книги. Имя Бернгарда Гржимека известно у нас всем. Имя Франца Шиллингера почти никому.

Сохранилась точная дата рождения Франца Францевича Шиллингера — 26 сентября 1874 года (правда, неизвестно, по старому это или новому стилю) и место рождения — селение Вол-Баторская уезда Неполомицы, что в Галиции.

Если бы у юного Франца в детстве спросили — “кем желаешь стать?”, он бы выпалил не задумываясь — “лесничим”. Так желал его отец лесничий, а этого в немецких семьях достаточно. Впрочем, вскоре и сам Франц стал доволен решительностью отца. Работать в лесу ему нравилось, и он с удовольствием поступил в лесной институт в Агсбахе.

Затем по линии лесного ведомства несколько лет служил в Бессарабской и Подольской губерниях, открыл частную таксидермическую мастерскую. В 1908 г., по приглашению Департамента Земледелия, отправился в свою первую сибирскую экспедицию.

“...По Красному уезду, где деревня Кондратьевка на Чуне, Выдринской области, во время охоты на одну деревню добыли около 100 сохатых. Недавно, недалеко от с.Рыбинского, одним охотником было убито 87 штук коз, а возле с.Шлинского в один день охотники убили 48 коз”, — описывал увиденное в журнале “Семья охотников” Шиллингер, требовал прекратить варварское избиение, принять жесткие меры. Над ним смеялись...

Впрочем, через двадцать лет, да и значительно позже, отношение к природе мало в чем поменялось. Все так же стреляют, кромсают, сводят нещадно природу способами еще более немилосердными. Трудно даже представить, как все далеко может зайти.

Индейцы северо-американского племени рассказывают древнюю легенду: “Придет время, когда упадут с деревьев птицы, реки будут отравлены и волки умрут в лесах”. Далее в изречении сказано: “...Но появятся радужные борцы, чтобы спасти мир”.

В Россию радужные борцы пришли в самом начале двадцатого века, первым-наперво начав создавать заповедники.

В 1929 году Шиллингер отправился на Печору. То лето выдалось на редкость дождливым. Днем и ночью висела над уральской тайгой, редкими остяцкими деревнями “морока” — нудный мелкий дождь вперемешку с туманом. Сено убрать не успели. Сильные дождевые потоки подмывали мосты и они рушились в реки. Путники Шиллингера проклинали погоду: кладь промокла и стала во сто крат тяжелее, мокрая одежда липла, и казалось, дождь неделями барабанит прямо по голой коже. Замшелые, поваленные деревья сделались невероятно скользкими, одно неверное движение, и вывих ноги, а то и перелом обеспечен. Шиллингер был бодр и весел.

— “Чему печалиться”, — подбадривал он товарищей. — “Дожди подняли реки — теперь на лодках дойдем до самых истоков. Сыро в тайге — зато не грозят летние пожары. А гнус? Все эти мошки, комары, москиты и прочая жалящая и кусачая нечисть сгинула из-за непогоды, словно по велению волшебной палочки. Разве не благодать. Когда нам еще так повезет?”

Единственно, что всерьез обеспокоило руководителя экспедиции — это сохранность фотонегативных пластин. Влага стала забираться и в тщательно запакованный чемодан с аппаратурой.

Экспедиция упорно пробивалась к хребту Торре-Порре-Из, что значило по-остяцки “Гора столбов и развалин”.

Шиллингер был наслышан об этом удивительном мире каменных россыпей и торосов, затерянных в междуречье Печоры и Илыча, и давно планировал здесь создать “национальный парк автономной области Коми”.

“Повторяю, что красоты проектируемого нами парка во многом не уступают знаменитому Иеллоустонскому парку Северо-Американских Соединенных Штатов, а в экономическом отношении и в отношении поднятия благосостояния окружающего населения он во многом его превзойдет”, — писал он позже в отчете об экспедиции.

Выше в горы дорога пошла по ягодным местам. Каждый шаг оставлял компот из морошки и голубики. Туман сгущался, дальше десяти метров не видно ни зги. Внезапно все уперлись в отвесную скалу, высота которой уходила в свинцовые тучи.

Это и есть великий Торре-Порре-Из, — с уважением объявил проводник остяк.

Через день “дождило” отпустил. Тучи отползли к западу, готовясь к новой атаке. Яркое и ослепительное выглянуло солнце, и все увидели, что находятся на вершине горного плато, а рядом возвышается еще семь таких высоких гранитных истуканов. Они были очень живописны, эти каменные громады. Один из них напоминал молящуюся женщину, два других — схватку воинов. Который справа — оказался “качающимся”, как в Индии. Миг нельзя упускать.

Шиллингер метнулся к аппарату, зарядил кассеты. Сбоку уже спешила громадная туча. Бешено завертев ручкой, он успел пропустить 10 метров пленки. Словно дорвавшись, хлынула с неба вода. Накидывая на киноаппарат одеяло, Франц вдруг заметил, что забыл развязать объективы. Ругаться уже не было сил. Он тяжело плюхнулся рядом с аппаратом. Дождь лил как из ведра. И все-таки Шиллингер добился своего. Он дождался погоды и спокойно отснял целую кассету.

Вернувшись в Москву, по итогам экспедиции опубликовал несколько интереснейших статей, выступил с докладами, подготовил обширные обоснования. Проект создания заповедника поддержали многие солидные научные и хозяйственные организации: Комитет Севера при Президиуме ВЦИК, Народный комиссариат земледелия РСФСР, Московское общество испытателей природы. В 1930 году Печоро-Илычский заповедник был утвержден.

— “Владимир Ильич”, — вспоминал Шиллингер, — “вплоть до своей тяжелой болезни лично подписывает все декреты и постановления по охране природы и охотничьему хозяйству, все время обнаруживая большой интерес к мероприятиям по этим вопросам. Все это мне хорошо известно, так как я еще с весны 1918 г. агитировал за охрану природы, и на меня пала работа организационного периода, мне пришлось заведовать около семи лет отделом охраны природы, входить через Наркомпрос в Совнарком и ВЦИК с представлением по вопросам охраны природы и защищать их в этих высших законодательных инстанциях Республики. По проекту и инициативе пишущего эти строки, Ленин подписал 29 мая 1919 г. декрет о запрете весенней и летней охоты и запрете добычи лося и косуль, а в июле 1920 г., по моей же инициативе, им был подписан декрет “Об охоте”, согласно которому при Наркомземе учреждалась “Центрохота” — Центральное управление по делам охоты. Помню, как Владимир Ильич после подписания им 31 января 1921 г. постановления о “Байкальских Государственных Заповедниках — Зоофермах” лично интересовался дальнейшим ходом этого дела...” Не знаю о роли Ленина, но роль Шиллингера во всех этих достижениях была несомненна.

Франц Францевич разрабатывает вопросы стратегии и тактики охраны природы, заповедного дела, воспроизводства охотничьих животных, еще в 1925 г. указывает на важность использования кино в природоохранной пропаганде. Входит в 1933 г. в состав оргкомитета по созданию Всесоюзного общества охраны природы.

“Только непосредственно Центральная Власть с помощью Всесоюзного Комитета по Охране Природы и всесоюзным Обществом Охраны природы при нем сможет положить предел дальнейшему неразумному уничтожению природных ресурсов, урегулировать их эксплуатацию и содействовать их обогащению”, — писал Шиллингер в 1930 году.

Его дом на Телеграфном переулке, что на Чистых прудах, давно стал вторым местом работы. Дом, как таковой, исчез из его жизни. На одну работу он спешил утром, к другой возвращался вечером. В личном фонде академика Кулагина, я наткнулся на пачку больших, в клеточку, листов. Это было письмо Франца Францевича Шиллингера Николаю Михайловичу Кулагину. Пробежав первые страницы, я понял, что в мои руки попал уникальный исторический документ. Документ, стоивший многих толстенных томов по истории охраны природы.

Это была исповедь. Вопль о помощи. Соломинка, за которую хватался утопающий. “Чувство глубокой признательности, любви и доверия к Вам побуждает меня излить перед Вами все те сокровенные чувства горечи и обиды, причиненные мне незаслуженным увольнением из Комитета по заповедникам. С начала моего несправедливого увольнения, после смерти Петра Гермогеновича (Петр Гермогенович Смидович, член ЦИК и Президиума ВЦИК, возглавлял Комитет по заповедникам — В.Б.) в 1935 г. я замкнулся в себе и не жаловался, но мой организм не выдержал тяжелого испытания, и я тяжело заболел. Болезнь моя — полное нервное расстройство и все связанное с ним — оказалась серьезной и протекала крайне медленно: только через полгода я стал понемногу поправляться.

Все мои попытки в течение двух лет выяснить причины моего загадочного увольнения ни к чему не привели, я так и не узнал по сегодняшний день, за что меня сняли с работы. Это очень больно, когда сознаешь, что ты не виновен, а тебя наказывают. Вот как меня отметили за мою беспредельную преданность делу охраны природы, за мое ревностное отношение к службе в течение 18 лет”.

(Из письма Шиллингера). На улицу был выброшен один из опытнейших и знающих кадров, честнейший человек, организатор почти 20 заповедников. Автор двух десятков проектов природоохранных постановлений, утвержденных правительством. Работник отдела охраны природы Наркомпроса с момента его организации, один из организаторов Центроохоты и ВООП, заведующий отделом заповедников, старший инспектор Комитета по заповедникам при Президиуме ВЦИК, теоретик и практик охраны природы, делегат I-го Всесоюзного съезда по охране природы. В то время это было симптоматично. Природоохранная деятельность повсеместно прикрывалась. Архивы позволяют представить, как это было сделано. По-видимому, зампреда Комитета охраны природы В.Макарова кто-то свыше заставил издать приказ, согласно которому пришлось “инспектора-консультанта по заповедникам Шиллингера Ф.Ф. освободить с 25 апреля с.г. от работы в комитете”. Однако когда из комитета науки Казахстского ЦИК пришла просьба о назначении Шиллингера туда директором-организатором казахстанских заповедников, Макаров тут же изменил формулировку приказа на удобоваримую. Однако об этом проведал исполняющий обязанности зав. секретаря Президиума ВЦИК Островский и заставил Макарова отменить этот приказ как необоснованный. И Шиллингера выбрасывают, не выдавая трудовой список.

“Распускаются про меня самые дикие и нелепейшие слухи: будто бы я махровый немец и никто другой как побочный сын бывшего австрийского императора Франца-Иосифа, командующий в мировую войну одной из австро-венгерских армий, действовавших против России, попавший в плен и теперь ловко скрывающийся, что у меня сын за границей и я с ним поддерживаю связь, что я брат графа Уварова из Поречья, что я безграмотный невежда, авантюрист, простой чучельник, и вообще продукт революции, что я бывший крупный землевладелец и фабрикант, что мною было включено в свое время множество колхозов и совхозов в границы заповедников, причем будто-бы 30 колхозов попали в один только Алма-Атинский заповедник, что я пьяница и аферист, в Алма-Ате всех спаивал и только таким путем добился там в 1934 г. утверждения новых границ заповедников: Алма-Атинского, Наурзумского, Аксу-Джабаглысу и Боровое, что все подписи членов правительства Казахстана на необходимых мне постановлениях об указанных заповедниках ложны и подделаны мною лично...” (Из письма Шиллингера).

Они так жаждали праздника на своей улице: и он настал. Шабаш доносов, анонимок, клеветы. Франц Шиллингер назвал в своем письме лишь двух, самых усердных. Бывший директор Алтайского заповедника Шафранович. После ревизии Франца Францевича лишен партбилета и посажен на 5 лет. Бывший директор объединения “Казлес” Будяк, в прошлом партизан, прикрываясь своим героическим прошлым и партийным билетом, свел в Казахстане немало ценных лесов и был разоблачен Шиллингером. Будяка выгнали из партии и отдали под суд. Теперь же “будяки” получили прекрасную возможность отыграться.

“Дело охраны природы и заповедников подвергалось за первые 15 лет своего существования неоднократным нападкам со стороны несознательных элементов. Так было зимой 1921 г., благодаря индифферентному отношению Троцкой (Н. Троцкая, жена Троцкого — заведующая Главмузеем Наркомпроса РСФСР — В.Б.) к этому своему подотделу. Дошло до того, что я видел себя вынужденным обжаловать эти действия в Рабоче-Крестьянской Инспекции, в результате чего была назначена ревизия во главе с Н.Н. Подъяпольским и дело немного улучшилось. Тем не менее, 5 мая 1923 года Коллегия Наркомпроса по инициативе проф. Гливенко вынесла постановление: охрану природы и заповедники упразднить и опять мне одному пришлось обжаловать это постановление в соответствующих инстанциях, после чего была назначена ревизия во главе с Николаем Михайловичем Федоровским всему Наркомпросу. В результате этой ревизии дело охраны природы и заповедников было опять спасено, уцелел и наш комитет. Гливенко был снят с поста заведующего Главнаукой и учрежден отдел охраны природы при Главнауке.

В начале 1931 года дело охраны природы, особенно заповедников, опять попало под удар: власти Кавказа, да и некоторых других республик, а также Наркомлес, поставили перед Совнаркомом вопрос о ликвидации всего этого дела. Специальная комиссия Рыскулова была занята рассмотрением данного вопроса. Мне почти одному пришлось защищать охрану природы, ее Комитет и заповедники. Любимое и столь нужное дело уцелело, и я был счастлив. Однако, с начала 1933 г. началась опять атака на охрану природы, заповедники и Комитет. На сей раз борьба была очень серьезной — Совнарком, несмотря на пожелания Всесоюзного съезда охраны природы, поставил все это дело передать Наркомзему РСФСР. Протест т. Бубнова тоже не помог, так как он, как я имел случай убедиться, сам был против и считал все это скорей вредным, чем полезным делом. В защите этого вопроса мне никто не помогал. В последний момент — уже во время передачи дал Наркомзему — я пошел к т. Смидовичу, рассказал ему о случившемся, и Петр Гермогенович сумел приостановить передачу и добился учреждения Комитета по заповедникам при ВЦИКе.

После смерти П.Г. Смидовича — 16.4.35 — ВЦИК не назначил нового председателя Комитета и назначил ревизию ЦК партии всей охране природы и заповедникам. Ревизия эта длилась в течение октября, ноября и декабря 1935 г. Результат ее был довольно печален, для нас, работников охраны природы и заповедников, — решено было передать заповедники Наркомзему СССР.

Началась передача, вернее подготовка к ней. Я уже не служил в Комитете, т.к. после смерти т. Смидовича был уволен без предъявления каких-либо причин... Когда я убедился, что дело окончательно погибает и никто не пытается его спасти, мною было подано в отдел науки ЦК партии особое заявление, и в последний момент я в отчаянии написал письмо т. Сталину. Это было 20-го января 1936 г. Об этом письме никто не знал — я держал его в тайне от самых близких. Оно получилось обширное — 20 стр. большого формата на машинке. Передача была приостановлена. Комитет уцелел, заповедники не были переданы Наркомзему и на их содержание отпущены крупные суммы, при Совнаркоме учреждено Главное управление по лесоохране и лесонасаждению, а при Наркоземе СССР учреждено Главное управление охоты и звероводства.

Я неимоверно счастлив, что хотя бы косвенно причастен к этим учреждениям и не теряю надежды, что еще буду привлечен к работе в них...” (Из письма Шиллингера).

Справедливости замечу: первым это письмо отыскал в фондах старший научный сотрудник Приокско-Террасного заповедника Владимир Иванович Данилов. Однако бдительные сотрудники Архива АН СССР отобрали у него тетрадь с выписками. Зачем наводить тень на прошлое? Дети уходили. Родители продолжали жить. Что может быть страшнее и несправедливей? В двадцать втором не стало дочери — девятнадцатилетней Марии. Работала машинисткой в Центрохоте. Заболела менингитом, умерла прямо на работе. Через шесть лет Шиллингеры потеряли старшего сына, выпускника Московской Горной Академии. Младший, Феликс, любимец отца, участник многочисленных его экспедиций, был летчиком. Погиб 25 декабря 1933 года во время ночного полета.

На пороге старости Франц Францевич и его супруга Розалия Иосифовна остались с последней дочкой Аделью.

— “Да, сейчас живется мне очень тяжело, так как 250 руб. академической пенсии не хватает, а реализовать уже нечего, это я все уже сделал, еще когда служил, на нужды экспедиций, на пользу охраны природы и заповедников, делу, которому я посвятил свою жизнь. Устроиться на службу нигде не могу, а переквалифицироваться на что-нибудь, пожалуй, поздно. ...обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой, если возможно, то помочь мне получить какую-нибудь должность. Я мог бы работать: по охране природы и заповедникам, по охотничьему хозяйству и разведению; по лесопарковому хозяйству Москвы и оживлению их соответствующими животными, по лесопарковому хозяйству курортов Крыма... Согласен немедленно вылететь на остров Врангеля для охраны и криптовки трупа мамонта к отправке в Ленинград” (Из письма Шиллингера).

В двадцатых Шиллингер подарил одному из московских музеев ценнейшую зоологическую коллекцию. Она насчитывала 240 шкур и чучел бурых и 62 белых медведей, 84 россомахи, 107 рысей, 16 барсов, уйму всякой другой лесной разности. Хранились в ней трофеи отца, трофеи деда. Кое-что добыл сам, много приобрел на частных аукционах. Коллекцию Франц Францевич передал так, за здорово живешь, во славу русской науки, даже ломаного гроша не запросил. Эх, как пригодился бы этот грош семье его лет десять спустя... Мучаюсь вопросом: а мог он уцелеть? Что для этого нужно было делать или не делать? С Будяком и Шафрановичем не связываться, на беды заповедного дела смотреть сквозь пальцы, не приставать, не шуметь, не высовываться. Нет, так поступать он не смог. А значит, был обречен на такой конец.

В 1937 году он еще жил. В фондах Общества охраны природы сохранился его отчет за этот год, выполненный с немецкой аккуратностью и добросовестностью. Написаны рукописи книг: “Охота в СССР”, “Заповедники Казахстана”, а также “Труды экспедиции в Западной Сибири” объемом 50 печатных листов, проект “Организация Государственного промыслового охотхозяйства по Арало-Тургайскому заливу”, докладная записка в Главохоту “О лосях и одомашнивании”. Работал в качестве члена Крымской комиссии... Это было последнее, что он успел.

Еще в начале первой мировой войны, путешествуя по Сибири, Франц Францевич был арестован царской охранкой как австрийский подданый “по подозрению в шпионаже в пользу Австро-Венгрии”. Правда, через 72 дня его отпустили.

Спустя четверть века все повторилось. Правда, по худшему сценарию. И его последняя экспедиция в Якутию по линии ВООП была сорвана.

“5 отделением УГБ УНКВД Московской области арестован за шпионскую деятельность Шведик Н.Д., (старый шапочный знакомый Шиллингера — В.Б.), который показал, что его завербовал для контрреволюционной шпионской деятельности в пользу Польши — Шиллингер Ф.Ф. До революции Шиллингер Ф.Ф. являлся егерем бывшего великого князя Н.Н.Романова. На основании изложенного Шиллингер Ф.Ф. подлежит аресту. Начальник 6 отдела — Безбородов”. (Из дела № П-22706 архива УМБРФ по Москве и МО).

В ночь с 14 на 15 апреля 1938 г. чекист Стребков пришел в дом Шиллингера и арестовал его. При обыске изъял дробь, патроны охотничьи, профбилет и паспорт, очки, подтяжки и деньги в сумме 62 руб. 10 коп.

В специзоляторе Московского НКВД допрашивал ученого младший лейтенант госбезопасности Шевченко, его начальник Столяров. Шиллингер держался стойко, наветы отрицал. Что не помешало Шевченко, Безбородову и Столярову обвинить Франца Францевича в “шпионской деятельности в пользу Германии”. 2 июня 1938 года Особое совещание НКВД СССР проштамповало — “Шиллингера Ф.Ф. по подозрению в шпионаже заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на восемь лет”.

Лев Розгон, прошедший через ад Гулага, объяснял: — “Нехорошей” считалась также одна из самых распространенных статей — “ПШ”, подозревается в шпионаже. Впрочем, людей с этой статьей было столько, что она стала почти бытовой, тем более, что множество специалистов носило подобное клеймо. “ПШ” имели все, когда-либо жившие за границей. Вообще, поскольку само понятие “подозрение” исключало какую-бы ни было необходимость чего-нибудь доказывать, подозреваемыми в шпионаже становились часто люди, никакого отношения к загранице не имевшие: ремесленники в маленьких городах, учителя иностранных языков, дворники, не угодившие своим тайным шефам”.

Затем Шиллингера отправили по этапу во Владивосток, транзитный лагерь НКВД, позже в городишко Мариинск Кемеровской области.

10 января 1939 г. “В Президиум Всероссийского общества охраны природы в Москве ЗАЯВЛЕНИЕ Ровно 6 месяцев тому назад я был арестован и заключен, в сущности, без следствия, приговором Особого совещания НКВД по подозрению в шпионаже к 8 годам труд-исправительного лагеря. Ввиду моей болезни — цинги, нахожусь здесь на лечении. Цинга опасно обострила мою сердечную болезнь, эмфему и гайморит. Я конечно, ни на минуту не сомневаюсь, что моя полная невиновность и непричастность к подобного рода подозрению, рано или поздно выяснится и с меня будет снято это позорное подозрение. Время однако идет, уже моя болезнь прогрессирует и если скоро, очень скоро положение не изменится, то конечно, 65-летний организм не выдержит, но так как скорой помощи из Москвы ждать не приходится, то я решил послать свой последний привет с пожеланиями дальнейшего процветания обществу охраны природы, над которым я так много и усердно потрудился и притом не напрасно. Конечно, я далек от мысли перечислять мои заслуги перед нашим обществом и Комитетом по заповедникам, так как каждому работнику по линии охраны природы это прекрасно известно. Тем не менее непременно упомяну, что одно и другое не существовали бы без моей инициативы и энергии. Так как утопающий хватается за соломинку и в этот момент замечают и иногда спасают, — я прошу Президиум Общества возбудить перед кем и где следует вопрос о пересмотре моего дела и притом не в сторону моего полного освобождения, а хотя-бы в сторону применения моего принудительного труда по специализации. Думается мне, что великая радость такого рода облегчения моей совершенно незаслуженной участи взымела бы действие и я выздоровел и смог бы еще плодотворно работать в любимой мне охране, которой я посвятил свою жизнь. Это можно в любом из заповедников Азиатской или Европейской части нашего Союза.

Если же этого нельзя почему-либо, то мог бы работать по охотничьему хозяйству, по лесонасаждению и озеленению населенных пунктов и прочее Так как мне более чем кажется, что Общество или отдельные члены его навряд ли решатся, так или иначе, поднять перед кем либо вопрос обо мне, боясь скомпроментировать себя или Общество, то осмеливаюсь просить еще не оставить без помощи мою несчастную семью — жену 60 лет и дочь. Если захотят меня умирающего обрадовать, то если это возможно, пришлите или через жену мою, мне по вышеуказанному адресу (здесь телеграммы и письма вручают официально). Ну так, легче стало, когда поделился с вами своей печалью. Прощайте, еще раз всего, всего хорошего от меня вам, даю честное слово, что я ни в чем не повинен, меня, возможно, оклеветали настоящие враги народа. Прощайте, — Ф.Шиллингер (Из дела № П-22706 архива УМБРФ по Москве и МО).

Франц Францевич оказался прав. Получив пронзительное письмо — несколько листков шершавой оберточной бумаги, исписанной синими чернилами — руководители ВООП предали активного члена и инициатора создания Всероссийского общества охраны природы.

В Наркомдел СССР 21 февраля 1939 г. № 89 “Возвращая обратно на Ваше усмотрение письмо бывшего члена Общества Ф.Ф. Шиллингера, Президиум ВООП сообщает, что Шиллингер по получении Обществом сведений об его осуждении постановлением Президиума Общества из членов Общества исключен. Вместе с этим Общество считает возможным подтвердить, что Шиллингер является специалистом в области охотничьего хозяйства и лесоводства. Заместитель председателя В. Макаров Ответственный секретарь С. Фридман”

Другое письмо Шиллингер направил в Верховный Совет. Просил пересмотреть приговор и использовать его как специалиста “для нужд соцстроительства”. Прилагал тезисы 11 проектов: по упорядочению охотничье-зверобойных промыслов на Севере, заселению Севера полезными животными, организации в Магадане естественно-исторического музея и зоопарка... Просила за него и жена — Розалия Иосифовна. Забрезжила надежда: Московское управление НКВД принялось перелопачивать бумаги, однако 15 мая 1940 г. следователь госбезопасности Бабич постановил в “ходатайстве о пересмотре дела отказать”, не найдя фактов для спасения ученого. Организатор 20 заповедников, автор 20 постановлений правительства по охране природы, Лауреат премии Совнаркома СССР, ученый, имевший 50 публикаций и 10 книг оказался ненужным...

Началась война, и в первые дни чекисты арестовали всю семью Франца Францевича — жену и дочь Адель. Розалия Иосифовна умерла в феврале 1942 г. в Оренбургской тюрьме. Дочка “оттрубила” весь срок ссылки в Башкирии.

Глава семьи умер от подагры (как сообщают официальные справки) 4 мая 1943 г. в лагере Сосьва Свердловской области.

Реабилитирован Фран Францевич Шиллингер 12 апреля 1956 г. посмертно. У Александра Городницкого есть замечательная песня. О Богом занесенных в наши края французах, немцах, англичанах, служивших новой родине верой и правдой. Они, как те неприметные реки, что все без остатка отдают себя безбрежному и великому океану, имя которого — Россия.

История — это воскрешение. Еще один человек отвоеван у беспамятства. Еще одно доброе имя восстановлено. Но сколько же их еще осталось, неизвестных сыновей и дочерей России, растоптанных сапогами кремлевского горца!

Мы не имеем права забыть. А чтобы помнить, нужно многое знать. Нам нужно знать все.

По материалам http://www.ecoethics.ru/b34/09.html